Участники похода у памятника А.М.Кошурникову

Необходимое вступление

Из-за хребта выныривает АН-2 и сразу же снижается на околицу с. Верхняя Гутара

Восточный Саян – одно из красивейших мест в стране. Здесь, среди горного ландшафта можно встретить песчаные барханы, стоячую топь, долины буйного разнотравья – «лосиные выгоны», голубые рыбные озёра, непролазный бурелом и чистый мачтовый кедрач, насыщенный зверьём и дичью. Буйная растительность напоминала Сахалин. 

Накануне прилёта в село Верхняя Гутара - исходную точку нашего маршрута, туда прилетела группа туристов из МГУ под руководством проф. Магницкого (потомком того самого автора «Арифметики»). Они перехватили наших оленей и ушли к озеру Агул. По дороге от отряда отбилась влюблённая парочка, и заблудилась, свалившись по другую сторону водораздела. Помня наставления, они не стали метаться по тайге, а, сделав шалаш, грамотно дожидались помощи.
Все другие отряды, находящиеся в Гутаре, отправились на их поиски, и через неделю, когда нашёл их, они от голодной слабости уже не выходили из шалаша. Шалаш они себе сделали на совесть – прочные жерди были покрыты несколькими слоями дикого ревеня. Такой величины лопухов ревеня я не видывал даже на огородах Украины. Не менее метра в диаметре.
Я отломил черенок от одного листа и показал, какой он вкусный. А, ведь, могли в этом шалаше и помереть с голоду. Кроме ревеня, здесь в тайге полно черемши, крупнее и сочнее которой в Сибири не встречал, гигантские саранки, на полянках полно клубники (земляника к тому времени уже отошла). Конец июля это время, когда птенцы рябчиков начинают летать, перестают хорониться, садятся на деревья и тогда никого не боятся – их можно бить палками. В горных ручьях можно той же палкой добыть рыбы. А уж если вырезал рогатину, то можно ещё и выбирать по величине и вкусу. Короче – благодать, и нужно очень постараться, чтобы умереть с голоду.

Мы, сотрудники Сибгипротранса (г. Новосибирск), через 21 год после гибели в 1942-м году наших коллег на изысканиях варианта железной дороги «Абакан – Тайшет», - Александра Кошурникова, Константина Стофато и Алексея Журавлёва, решили пройти их последним изыскательским маршрутом. Строительство дороги «Абакан – Тайшет» к тому времени подходило к концу. Она прошла другим, северным вариантом, чем тот, на котором погибли изыскатели.
Об этой дороге много написано, и, в частности, у Чивилихина (Серебряные Рельсы).
Её объявили «комсомольской стройкой» после того, как основные работы – лесоповал, тоннели, мостовые переходы, скальные террасы и отсыпка насыпи были проделаны, как водилось тогда, зеками. Поэтому, стоимость километра дороги обошлась всего 130 тыс руб.

Мы – это 60-ти летний Михаил Фёдорович Коковихин (Фёдорыч), 35-ти летний Георгий Фролов (Гоша), и 25-ти летние Юра Дрёмин (Юра) и я – Леонид Лозовский (Лёша). 

Фёдорыч – ветеран нашей конторы, начальник техотдела, опытнейший изыскатель, работавший в своё время с А.Кошурниковым. Вырос в маленьком сибирском городке. Человек большого личного мужества. На следующий год после Казыра, на «пристрелочных» зимних изысканиях в составе элитного отряда состоящего из руководителей изыскательских отделов и самого директора Сибгипротранса Али Халиловича Алиджанова, с ним случилось несчастье – снимая с дерева ружьё, он выстрелил из обоих стволов себе в пах. Сделав перевязку, он вернулся к стоянке и, ничего никому не сказав, чтобы не срывать работу, ещё двое суток ходил по маршрутам, тайком делая себе перевязки, пока утром из-за температуры не смог подняться из спального мешка. Пришлось признаться. Был вызван вертолёт, его удачно прооперировали, все кончилось хорошо.

Гоша – штатный художник Сибгипротранса и художник газеты «Крылья Советов» – органе Зап-Сиб Управления Гражданского Аэрофлота, уроженец Барабинских степей, как все деревенские, виртуозно владел топором, но был мало знаком с таёжной жизнью. Человек, влюблённый и понимающий природу, он мог, когда все валились с ног от усталости, часами сидеть у костра, делая зарисовки в походный альбом. И его рисунки были всегда гораздо ярче и выразительнее фотографий, которые мы щёлкали направо и налево. 

Юра – атлетически сложенный спортивный парень, прекрасно владеющий топором, работал в институте инженером в отделе энергетики. Основная отличительная черта – высокая надёжность во всём. Мало знакомый с жизнью в тайге, он, тем не менее, в незнакомой обстановке не впадал в ступор перед неожиданностями и удивительным образом всегда выбирал верное решение. Он мог, не задумываясь, броситься в ледяной Казыр за уплывающей деталью плота, сэкономив наше время и силы для его ремонта. Ему мы с Гошей обязаны своевременной помощью, когда остались на шестах в шивере посреди Казыра.

Запись событий дня

И я – инженер-геофизик, начальник опытно-методического отряда, был единственным из компании знакомым со сплавом по горным рекам. Я кончал школу на Кольском п-ове, и у нас, пацанов, главным развлечением был сплав, стоя на одном бревне, по горной речке Ниве. Бревно и в стоячей-то воде вертится под ногами, а уж в горном потоке это искусство дорогого стоит. 
К этому времени я уже проработал в Сибгипротрансе несколько лет и успел побывать на изысканиях и этой и другой дороги – «Белово – Ачинск», и автодороги «Аскиз – Абаза». После этого похода я ещё побывал на изысканиях мостов через Енисей и Ангару, на изысканиях трассы «Тюмень – Сургут» (и «мёртвого» варианта «Тюмень – Хантымансийск»), подходах к Саяно-Шушенской ГЭС, Красноярской ГЭС, в Забайкалье, на БАМе, по всей Якутии, но нигде не встречалось такой дикой первозданной красоты, как в этом походе.

Надо ещё сказать о наших спутниках – собаках. 

Эльба – крупная амурская лайка 9-ти лет, принадлежащая Юре. Выросла в городе. Относилась к походу с большим подозрением. Каждое утро предстоящее плаванье на плоту повергало её в состояние глубокой тоски и пессимизма по поводу успеха нашего предприятия.

Перекур. Ветка, как всегда, смотрит точно в объектив.

Ветка - весёлый фокстерьер 2-х лет, с младенческих ногтей знакомая с таёжной жизнью, прошедшая экспедиции, в том числе и тяжёлые зимние, по Абакан-Тайшету, Енисею, Ангаре, Мане, мгновенно ладящая со всеми отрядниками, а также со всеми официантками и поварами встречающихся нам в экспедициях рабочих столовок и забегаловок. Её там просто закармливали. Надо было видеть, как в вагончике меж столиками появлялась из кухни Ветка, волоча по полу говяжью ногу или залежалый свиной окорок величиной вдвое-втрое больше себя, который ей презентовали официантки, растроганные умильной рожицей и адекватной реакцией на ласку. Как она старательно укладывалась на эту кость и со знанием дела приступала к неспешному пиршеству.
В любом сельском клубе ей безоговорочно разрешалось присутствовать на сеансе кино или танцах. Вероятно, подкупал её необычный для Сибири фокстерьерий вид, задиристый, но добрый нрав и весёлый с юмором глубокий, понимающий взгляд – глаза в глаза.

Она любила фотографироваться, и стоило достать аппарат, как она тут же бросала все свои важные дела – погоню за бурундуком или облаивание рябчика – и садилась перед объективом.
В одном из зимних переходов по Горной Шории в составе спасательного отряда она отморозила кончики ушей, и они весной отпали.
Ведущий хирург Мешалкинского иститута Сердечно-сосудистой Хирургии предложил вшить ей в ушки пластмассовые пластинки и обклеить их шерстью, но мы отказались. Тем более, что "купированные" уши совершенно не портили её весёлой мордашки.

С Эльбой они поначалу не ладили. Эльбе давали поесть первой – по старшинству, и Ветка отравляла ей всё пиршество задиристым лаем перед самой мордой. Не обращая внимания, Эльба тщательно вылизывала миску, и только после бросалась на обидчицу. Та весело уворачивалась, продолжая во весь голос поносить нашу достойную матрону.
Но вот как-то Ветка забралась в только что поставленную палатку, чтобы проверить, все ли вещи хозяина на месте, и Эльба решила наконец-то поквитаться. Торжествующе рыча, она бросилась за Веткой следом. Из палатки донёсся рёв, потом вой, потом Эльба вылетела оттуда впереди собственного визга, поджав хвост и являя собой жалкое зрелище – морда в крови, глаз ранен и затёк, ухо – в клочья. Следом из рухнувшей палатки появилась, весело виляя хвостиком Ветка, и тут же погналась за крупной бабочкой.
После этого случая она продолжала относиться к Эльбе доброжелательно, только вот ела теперь неукоснительно первой. Она просто подходила к миске, поставленной перед Эльбой и та, поджав хвост, отходила в сторону.

Всепоглощающе интересная операция переправы через исток Прямого Казыра. Ветке некогда даже отвлечься на позирование.

Когда мы приземлились на АН-2 в Верхней Гутаре – тофаларском селе, наш самолёт, как водится, пришли встречать местные собаки. Это серьёзные зверовые псы, равнодушные к чужим людям и очень недоброжелательные к пришельцам своего племени. Очень похожие на Эльбу, тёмные с серо-жёлтым подпалом и двумя жёлтыми пятнышками над глазами, они тут же задали Эльбе такую взбучку, что нам пришлось вмешаться и отбивать бедную старушку прикладами. В пылу мы и не заметили, как Ветка, бело-чёрный пушистый комочек, оказалась в середине стаи. Что она вытворяла! Она становилась на задние лапы и лезла прямо в их пасти. Она, непрерывно вертя своим обрубком-хвостом, прыгала через их спины, проносилась под брюхом, она хватала их за гачи и всем своим видом приглашала поиграть. Надо было видеть, как эти серьёзные рабочие псы (двое из них спустя неделю, почти на наших глазах, насмерть загрызли трёхгодовалого бурого медведя и славно им пообедали), растерянно вывалив языки, уставились на это чудо в кудряшках, и уже через минуту сами пытались неуклюже взбрыкивать и прыгать, как молодые безалаберные щенки.

Когда мы появлялись в селе (мы несколько дней были вынуждены жить в палатке вблизи посадочной полосы в ожидании оленей), вокруг Ветки неизменно возникала толпа собак, следовавших за ней по пятам. Ей позволялось заходить в любой двор, совать свою любопытную усато-бородатую мордочку в любые потаённые уголки.
В одном дворе жила пара диких кабанят-полосатиков. Матку застрелили на охоте, а поросят подарили детям. Они были очень резвые, подвижные, почти ручные. Но местные собаки их сторонились – нахальные полосатики набрасывались на собаку и выгоняли со двора, довольно ощутимо кусая, а загрызть их собакам запрещалось.
Ветка одна вошла во двор, а её сопровождение столпилось в воротах с явным выражением любопытства на мордах. Оба поросёнка (уже довольно крупные кабанчики с продольными белыми полосами на бурой шерсти по спине и бокам) бросились к Ветке с намерением покусать. Но уже через несколько секунд они лежали на боках, блаженно хрюкая и подставляя свои брюхи Ветке, которая, соблюдая строгую очерёдность, покусывала то одного, то другого, пока ей это не надоело. Она отправилась дальше, а несчастные животные влились в сопровождающую её свиту собак, никак не желая расставаться. 

Ветка погибла в первом же капкане, расставленном нам Казыром - в мощном завале, перегородившем реку. В публикуемых ниже отрывках из дневников это всё правильно описано. Может быть, за исключением эпитафии, приписанной мне Гошей – я не способен на подобную выспренность. 

За неделю до нас там же потерпела аварию группа туристов – у них плот задёрнуло под завал, и только случайность уберегла от катастрофы – их товарища задёрнуло под завал, и уже потеряв сознание, он намертво вцепился в корягу. Его только через четверть часа спохватились, нашли, так и закоченевшего в ледяной воде, вытащили, и еле откачали. Без продуктов и вещей им пришлось срочно возвращаться в Гутару. На полпути мы встретились с ними и, поделившись продуктами, пошли своей дорогой. 

Итак, мы отправились из Новосибирска поездом до Нижнеудинска и оттуда на «аннушке» до Верхней Гутары. Это – самое крупное из трёх тофаларских сёл. Проживало в нём тогда 1200 человек.
Тофалары – монголоидный народ, являющийся этнической и лингвистической загадкой. Их всего в трёх сёлах тогда было 3000 человек. Вымирали от туберкулёза и спирта. Причём, европейцам туберкулёз не передавался. Я разговаривал с ветврачом, приехавшим с семьёй с Украины. Его дети находились в яслях, где почти у всех местных и у нянь была открытая форма туберкулёза. Но туберкулиновые палочки настолько были ослаблены на организме, сдающимся им без борьбы, что не воздействовали на детей-европейцев, имеющих хоть какой-то иммунитет.
Государство заботилось, как могло – строили бесплатно избы (тофалары не настолько умели обращаться с топором), детсады-ясли, интернаты были бесплатными. Каждой семье позволялось бесплатно два раза в год перевозить самолётом (иначе в Гутару не попасть) одну голову крупного рогатого скота. Весной тофалары закупали телят в Нижнеудинске или Абакане, привозили, выгоняли из самолёта за пределы посадочной полосы и забывали об этой живности на всё лето – из долины р. Гутары не было выхода, а зверьё местные псы уничтожили. Живность за лето, кормясь на альпийском луге, сильно прибавляла в весе, и по осени её отвозили бесплатно же самолётами на базар. 

Вторая статья дохода тофалар – олени.
Северный олень у тофалар – могучее животное, заметно крупней и мощнее своего якутского собрата. Он легко везёт седока по таёжному бездорожью.
Мне приходилось ездить верхом на якутских и эвенкийских оленях. Испытываешь при этом очень тяжёлое чувство – сидеть приходится почти на шее и бёдрами ощущаешь как надрываются лёгкие бедного животного, при этом дышит-хрипит он открытой пастью с вываленным от натуги языком. И, в конце концов, вид молчаливого страдания этого животного заставляет тебя спешиваться.
Другое дело – тофаларский олень. Он несёт тебя легко и грациозно, перепрыгивая валежник, фукая на пробегающую собаку, и заигрывая со сзади идущим. Он может, почуяв мухомор, одним прыжком свернув с тропы, броситься за ним вглубь чащи, совершенно не заботясь, что станет с седоком. Он седока вообще не замечает. Ему всё равно, груз ли на его спине или живой человек.
И об этом всё время приходится помнить, чтобы не дать ему выскользнуть из-под тебя, не дать размазать себя о ствол, не позволить снять себя низко нависшей ветке.
Якутия закупает на племя тофаларских оленей, хотя стоимость одного оленя была 800 руб, а перевоз (конечно же только самолётом) – 1000. 

Третья статья дохода – охота.
Казырский соболь очень ценится на пушных аукционах, уступая только олёкминскому. Знаменитый баргузинский соболь ему в подмётки не годится.
Тофалары очень мудро взимают дань с тайги. Шаманы (реально правящие этим народом, несмотря на партийно-административную верхушку), каждому охотнику задают урок – сколько взять соболя в сезон, не более.

Соловьёва изба

В устье Прямого Казыра стоит охотничья избушка, которая на карте помечена как Соловьёва Изба.
Тофалары рассказали, что пришёл к ним жить несколько лет назад русский охотник по фамилии Соловьёв. Ему выделили охотничий участок, и он срубил там зимовьё – охотничью избушку. В первый сезон ему дали урок – 60 соболей. Он привёз больше 80. Ему объяснили, что так делать нельзя – нашим детям ещё здесь охотиться придётся.
На следующий сезон дали урок – 40 соболей. Он привёз 80. Ему ничего не сказали, но со следующего сезона он уже не вернулся.
Прилетел следователь, его повели в зимовьё Соловьёва, и вердикт – несчастный случай, провалился в трещину в Казыре. Больше приезжие не нарушали урок.

А Соловьёва избушка – я в ней ночевал – добротное, тёплое и просторное зимовьё.

Четвёртая статья дохода – клеточное разведение чернобурок. Это единственный в тех местах звероколхоз чернобурок (вернее, серебристо-чёрных лис). Больше нигде в юго-восточной Сибири они не прижились - вымирали от какой-то эпизоотии.

А здесь шаманы решили разводить именно лис. И деньги дал шаман. Он в молодости, ещё до революции, нашёл карман золота. Это такая пещерка, жиода, наполненная самородками. Перетаскал в сумке к себе домой больше сотни килограмм, и даёт ссуду колхозу – колхоз закладывает золото в банк и потом отдаёт (или не отдаёт) деньгами.
И советская власть на редкость попустительно к этому относится – не обыскивает того старика и не изымает золото. Хотя, может, понимают, что не найдут. Я был у этого старика дома, держал в руках его самородки. Вот один из них – 588 грамм.

Был у меня один сезон паренёк-проводник тофалар Иннокентий (Кеха). У тофалар русские имена. Их при покорении Сибири крестили, заставляли у казаков выкупать имена. Они привозили мешок пушнины казаку, и тот разрешал взять своё имя.
Так вот, Кеха, после окончания с золотой медалью школы-интерната, отослал документы в МГУ, а сам на лето нанялся ко мне в отряд. (Мы вынуждены были задержаться в тайге, и вот утром 1-го сентября он вылез из мешка, сел, подвернув ноги калачиком, на нары, и запел: «Разбегайтесь звери, птицы, лисы, белки и куницы – Кеха в школу пошёл, Кеха в школу идёт…»).
Это был начитанный паренёк, причём, обладал партитурным чтением. В его избе, застланной оленьими шкурами, ничего, кроме раскладушки и Спидолы, не было. Если не считать массы книг, журналов и газет, сложенных стопками вдоль стен. И книги были – Фолкнер, Во, Апдайк, Лондон, Фет, Пушкин, Хэм, Ремарк, О’Генри, Достоевский.
Этот Кеха много рассказывал мне про своих шаманов:

- Ты, знаешь, начальник, я – человек грамотный и знаю, что всё шаманство это чушь. Но я не могу не верить фактам. Однажды мы поехали накосить сена зверю на зиму (зверем они называют маралов, которых подкармливают снежными зимами и стреляют на корм своим лисицам). Сидели вечером у костра, и вдруг к самому костру подлетела кукушка. Ночь, кукушка – птица дневная, ночами не летает. А тут костёр, люди… Наш бригадир, тоже шаман, потянулся тихо так за топором и метнул в кукушку. Убил и говорит одному, мол, езжай домой Василий. Допекла меня твоя старуха. Василий утречком и уехал. На третий день подъезжает к Гутаре, а навстречу ему несут хоронить его жену. Говорят, три дня назад вечером вышла за ворота и упала мёртвая.
А то ещё один случай. Объявил шестилетний мальчонка, что он шаман. Собрались шаманы (это все наши бригадиры) и говорят ему: «Николай должен ехать за зверем для лисиц. Как будет?». Тот отвечает, мол, пусть Николай едет туда-то и вечером выйдет на такой-то солончак. Там будут пастись четыре зверя. Пусть стреляет дальнего. Через два дня вернулся Николай с маралом в сумах (тофалары повсюду, разве что в туалет не ездят на оленях), и рассказал, что всё так и было – вечером вышел на солончак, а там четыре марала. Он выстрелил в дальнего, хотя и сомневался – до того было метров четыреста. Марал упал. Он подошёл и увидел, что пуля прошила маралу оба глаза навылет (у тофалар, обычно, боевые карабины). 

Вот Кеха и говорит, что, мол, не могу не верить фактам, но шаманы у нас успешно управляют жизнью нашего маленького народа, хотя и спиваются и болеют так же, как все. Но они умеют видеть будущее и эту способность используют во благо.

Удивительна неприхотливость этих людей. Мой зимний проводник – Данила, поужинав, ложился снаружи вплотную к стенке палатки, завернувшись в одеяло, сшитое из трёх оленьих шкур. Минуты три-четыре он стучал зубами, дрожжал, аж стенка палатки тряслась. Потом затихал – согрелся, заснул. Утром вставал, стряхивал с головы иней от дыхания и – как огурчик. В палатке ночевать ни за что не соглашался – душно, говорит.
Дети тайги, они неразрывно связаны с окружающей средой и наилучшим образом приспособлены к обитанию в ней. Их жизнь была бы удивительно органичной, если бы не обрушившаяся на них европейская цивилизация. 

Я видел кучу брошюр по адаптации к местным условиям для приезжающих на стройки БАМа, Абакан-Тайшета. Но ни одной брошюры для местного населения, которое подвергается серьёзному испытанию от свалившейся на них цивилизации. Может правы американцы с их резервациями для индейцев, где были под запретом спиртное, азартные игры и подобные "блага цивилизации"?  

Итак, мы прилетели в Гутару, договорились с председателем колхоза, что наш груз привезут на оленях (как только те освободятся) к Прямому Казыру, и, взяв только спальные принадлежности, продукты, ружья и топоры, отправились пешком «налегке» (мой рюкзак весил 47 кг, не считая кинокамеры, ружья, патронташа и ножа). 

Удивительное дело, в первое моё поле рюкзак весил 35 кг, и я утешал себя тем, что с опытом рюкзак станет легче – я научусь брать с собой только самое необходимое. Но с каждым полем мой рюкзак тяжелел и тяжелел – с опытом начинаешь понимать, что чем уютнее ты обставишь свой быт в палатке, чем приспособленней у тебя будет обувь и одежда, чем надёжнее ты защитишься от случайностей, неминуемых в поле, тем успешнее будет поле.
Ведь, в конечном итоге, катастрофа постигла отряд Кошурникова из-за мелочи, только потому, что он посчитал, что Костя Стофато потерял принадлежности для починки обуви и одежды (на самом деле, эти вещи обнаружили уже после гибели отряда в рюкзаке Кошурникова). Им грозило совсем лишиться обуви посреди тайги в наступившей зиме, что обозначало верную гибель. Поэтому Кошурников принял фатальное решение срочно сплавиться на плоту, несмотря на начавшийся ледостав.
И они погибли в трёх десятках километрах от пограничной заставы Тридцатка. А имей каждый из них независимо в своём рюкзаке починочные принадлежности, они могли бы переждать несколько дней, пока надёжно не станет Казыр, и пройти пешком по льду эти несколько десятков километров (или, не ожидая замерзания Казыра и не боясь остаться без обуви, пройти берегом, тайгой).
Благо, еда у них была - на предыдущей стоянке они оставили в шалаше оленью ногу.
Правда, сейчас, зная опыт ошибок и верных решений, легко проектировать безошибочный вариант (хотя такового и не существует).

Ниже последует часть дневниковых записок М.Коковихина и некоторые зарисовки Г.Фролова (удивительно, как одни и те же события видятся по-разному разными людьми), опубликованные в ведомственных малотиражках.
К сожалению, у меня не сохранилось полностью ни газет, ни своих записей, но картина могучей реки и удивительной природы этого великолепного кусочка великолепной страны не пострадала.

Я только возьму на себя смелость прерывать плавное течение дневниковых записок Фёдоровича своими воспоминаниями, уточнениями и мыслями, навеянными сегодняшним прочтением его дневника.

Итак, юзер, мы идём по Казыру?

>>ОГЛАВЛЕНИЕ<<     ВПЕРЕД>>>