Дела давно колхозных дней
- Все на собрание! Быстрей, быстрей! - это Щёк, Толя Краснощёк, наш комсорг и зануда. Как только подворачивался повод - будь это приезд в колхоз, как сейчас, или окончание-начало сессии, или предстоящая практика, он всегда собирал собрание. Но у меня было правило - ходить только на те сборища, где мне интересно. Поэтому, на комсомольском собрании я был только раз в жизни - в 10-м классе, когда меня принимали в комсомол, без которого путь в ВУЗ был закрыт.
- Ты опять не был на собрании! Ты что, особенный?! Все пришли, а он…, - и так далее.
Чтобы он отстал, я пообещал измазать его зубной пастой. Просто так - подвернулась мысль, но он знал, что свои обещания я выполняю. Поэтому, сразу стих и стал каким-то задумчивым. А вечером сменил сеновал, где мы разместились вшестером, на другую хату.
Неделю спустя меня вызвали срочно к телефону в сельсовет. Звонили с кафедры физвоспитания. Оказалось, я забыл оставить обещанный список участников грядущей через месяц матчевой встречи ДГИ - ДИИТ. Разумеется, я мог тут же продиктовать его, но в городе жила моя милая, и я решил пожертвовать четырьмя часами в один конец в попутном грузовике. Город неприметно изменился после десятидневного отсутствия. Во всяком случае, одно изменение было заметно - все лотки были завалены новинкой - рижским парфюмом "Дзинтари". На следующий же день я вернулся в любимый колхоз налегке, как и уезжал, и только в карманах у меня лежали три тюбика рижской новинки - крем для бритья, зубная паста и крем для загара.
До самого сна я развлекал своих сосеновальников байкой о свирепствующей эпидемии заболеваний в городе от зубной пасты. Якобы, появилась какая-то зубная паста, попользовавшись которой, люди умирают в страшных мучениях.
Утром я сбегал на Самарку, искупался, почистил зубы, побрился, и встретившийся мне Люсик Иоффе попросил мою пасту почистить зубы. Я протянул ему мыльный крем для бритья - всё равно там не по-русски написано. А он отправился на речку.
Коренастый крепыш, штангист и морж, Люсик интенсивно делал зарядку у реки, когда мы расселись позади него на высоком берегу. Искупавшись, он энергично принялся чистить зубы. Вдруг его движения замедлились, и он повернул к нам растерянное лицо. Изо рта шли пузыри. Мыльные.
- Это та самая паста?... - он, видимо, вспомнил мои ночные сказки про эпидемию.
- Не знаю. Про пузыри, кажется, не слышал, может, это реакция организма, - слегка утешил я, но он потерял сознание. Кто же знал, что он такой впечатлительный.
Впоследствии, я только один раз встречал такого же впечатлительного.
Это было на преддипломной практике в Казахстане. Со мной в отряде был студент-третьекурсник ЛГИ по фамилии Бор. Надо сказать, что свою фамилию он вполне оправдывал - ни разу при игре в "очко" он не сделал ни одного перебора.
Он всегда с открытым ртом слушал разговоры бывалых, верил всему и шибко допекал всех расспросами. Как-то он вбежал в палатку, бледный и встрёпанный, боясь дышать и глазами показывая на левую руку, которую осторожно поддерживал правой. Там пристроился маленький коричневый паучок. Пришлось охнуть и сказать, что это ядовитейший каракурт. У Бора подкосились ноги и он присел на табуретку, не сводя с паучка готовых выскочить из орбит глаз. Паучок пробежал от кисти к локтю, где я его сбил щелчком на землю и с величайшей опаской тщательно раздавил ботинком.
Бор завороженно смотрел на руку. На ней вспухали красные точки точно по следам ног пробежавшего безобиднейшего паучка.
Жаль было упускать такой случай, и я сказал, что единственное лекарство - это по две бутылки спирта в день на протяжении трёх дней. Лучше - четырёх, добавил Лёха-шофёр, который сильно страдал от расспросов Бора, безнадёжно влюблённого в наш грузовик.
Четыре дня нас никто не допекал расспросами - Бор спал в палатке, и каждый раз, проснувшись, старательно делал несколько больших глотков из бутылки, заботливо устанавливаемой нами у его изголовья, и опять засыпал.
Общими усилиями мы привели Люсика в норму, я продемонстрировал истинное назначение тюбика с мыльным кремом, и мы отправились завтракать. А после - на поле рыть бурты для свёклы. Это была тяжёлая работа, и каждый час мы делали перерыв на отдых.
Сидя на полуотрытом бурте, я достал крем для загара и начал намазываться.
- Что это у тебя? - полюбопытствовал Щёк.
- Крем для загара. Загар становится такой густой, что никаких веснушек не видно, - небрежно ответил я.
- А можно мне, - Щёк был весь покрыт крупными коричневыми веснушками, и, похоже, это его угнетало.
- Сейчас закончу, - продолжал я намазывать плечи и руки. И через некоторое время протянул ему тюбик зубной пасты, делая вид, что закручиваю колпачок.
Он намазал лицо, попросил сидящего сзади намазать спину, потом начал мазать грудь.
- Что это он не втирается? - спросил.
- А ты сильней три и не жалей крема, - проальтруировал я, и Щёк наполнил ладонь новой порцией пасты.
- Нет, не втирается, - задумчиво проговорил Щёк, покрыв толстым слоем руки, грудь, живот и ноги.
- Оставь мне немного зубы почистить, - робко попросил я, и после паузы Щёк, размахнувшись, забросил куда-то остатки тюбика. Вскочил, и, оглянувшись на лежащую, рыдающую и стонущую братию, бросился через всё поле, полное людей, к речке. А это километров пять.
Люди, побросав работу, смотрели вслед удаляющемуся, сверкающему белизной под ярким солнцем, призраку в тёмных плавках - ноги он тоже успел намазать.
- Всё! Надоели ваши сказки для онанистов. Сейчас или перенырну, или - не ждите!
Мы лениво развалились на бонах, ограждающих кусок речки Самарки у села Хащевого и изображающих бассейн для тренировки пловцов, и слушали чтение "Записок врача".
Дирекция Днепропетровского горного института старательно прикрывала от колхоза своих ведущих спортсменов в спортивном лагере.
Сентябрьское солнце уже не размягчало наши прокалённые за лето тела, и мы, время от времени, пытались совершить какой-нибудь героический поступок. Пока никому не удавалось перенырнуть Самарку.
- Всё! Надоели ваши сказки для онанистов. Сейчас или перенырну, или - не ждите!
Сказав это, я встал, сделал несколько глубоких вентилирующих вдохов-выдохов и прямо с настила понтона нырнул. Под водой я ушёл ко дну, перевернулся на спину и аккуратненько, чтобы не плеснуть, вышел с другой стороны бона и тихонько вылез на высокий берег. Полминуты никто не реагировал. Потом стали подниматься головы. Первыми панику подняли девушки. Они стояли вдоль кромки бона и всматривались в противоположный берег. Потом подключились ребята. Двое прыгнули в фофан и погребли к тому берегу. Девчонки забегали, стали кричать. Ребята прыгнули в воду. Переполох. Человек двадцать ныряют у того берега, десяток девчонок бегают по бону, плачут, зовут…
- Да что там у вас стряслось, - кричу я, болтая ножками с крутого бережка.
- Лёня, Лёня утонул!! Только что!!
- А что, он плавать не умел? - любопытничаю я.
- Да умел! Донырнуть хотел до того берега. И вот! - это всё кричали они, не сводя глаз с того берега.
- Может, он ещё не донырнул?
- Да уже минут десять прошло…
Несколько ребят промчались мимо меня в лагерь за подручными средствами - баграми, верёвками. На меня никто не обращал внимания.
- Может он просто вылезать не хочет, - продолжал я беседовать.
- Как не стыдно! Человек утонул, а он лясы точит…
Наконец, кто-то оглянулся на болтуна и узнал - "Вот он!". Визжа, размазывая слёзы и сопли, они бросились за мной в погоню. Конечно, среди девушек были и спринтеры, но у меня была фора. Если бы не Гиз.
Гиз, Гизунтерман - это гордость нашей легкоатлетики. Двухметровый, сухой и раскрепощённый, он в два года занятия спринтом стал мастером. Улыбчивый, симпатичный, горбоносый, с ямочками на сухих щеках, Гиз был любимцем наших девушек. Я дословно перевёл его фамилию - Гиз-Низкий-Человек, т.к., он был самым высоким среди нас.
Вот его-то я и не учёл. Он в две секунды догнал меня и, смеясь, обхватил своими длинными руками. Я, тоже смеясь, безуспешно пытался вырваться.
Когда нас настигли девушки, нам стало не до смеха. Эти разъярённые фурии, плача и что-то выкрикивая, царапали, щипали, тыкали кулачками и даже кусали меня, а потом и Гиза, который, поняв, что уже не до смеха, пытался как-то оградить меня. Окровавленным, исцарапанным, избитым, нам удалось вырваться и смыться в лес до прихода основных разъярённых сил. Так сильно мне досталось только дважды в жизни.
До вечера мы не показывались в лагере.
Наш Днепропетровский спортивный с лёгким горным уклоном институт нежно оберегал своих спортсменов даже от колхозных работ. Но иногда это не удавалось, и в одно прекрасное время наш спортивный лагерь на нескольких грузовиках был полностью перебазирован в колхоз на границе Днепропетровской и Запорожской областей в хутор под лихим названием Любовь. А рядом размещался хутор Май.
Всех, вне зависимости пола, разместили на жильё в зале местного клуба. Кормили вдоволь. Обратом (снятым молоком) и варёной картошкой. Початки кукурузы, которую мы были призваны ломать, были непригодны к употреблению в сыром виде. Поэтому, спортивный энтузиазм и немыслимые рекорды сбора, которые мы установили в первые два дня, иссякли к началу третьего. Выехав в поле, мы уселись на перевёрнутые корзины и отказались что-либо делать.
Бригадир уехал за председателем, и вскоре на газике вернулся с самим.
- Почему не работаем?
- Голодны.
- Ах, мать …, - и получил по ногам корзиной.
- Ну, я вам сейчас покажу!.. Всех из института повыгоняю… - развернулся газик и умчался в направлении Днепропетровска.
Мы сидели и ещё часа два развлекались анекдотами и хоровым пением. Высокие девичьи голоса нежно выводили:
"Я знаю, друзья, что не жить мне без Бори,
Как Боре не жить без меня"
На трассе показалась длинная кавалькада ЗИМов, побед и председателева ГАЗика.
Свернули с трассы и подъехали к нашему полю. Вышла толпа и, почтительно окружила полукругом представительное кожаное пальто со шляпой a la Хрущёв. Сбоку, забегая то справа, то слева, оживлённо жестикулируя, сепетил председатель.
Подошли к нам.
- Ну, чего расселись? - раздался начальственный рык из-под шляпы. - Почему не работаете?
Повисло молчание.
- Что, языки поотнимались? - опять рыкнула шляпа.
- Вообще-то, вежливые люди сначала здороваются, - это уже я.
Нависло тяжёлое молчание, сменившееся возмущённым перешёптыванием.
- Гм. Ну, здравствуйте, товарищи. В чём дело, почему не работаете? - уже тоном ниже.
- Видите ли, - сказал я, толкнув к нему корзину, на которую он, слегка помедлив, присел. - Нас кормят снятым молоком и картошкой. А от картошки только воротнички стоят.
……
Минут через пятнадцать кожаное пальто в шляпе поднялось и нависло над председателем колхоза:
- Ты дискредитируешь линию партии. Она отрывает ребят от учёбы, направляет тебе в помощь доделывать вашу работу. Да ты должен им в ножки кланяться, а вы экономите на еде. С тобой на парткоме разберёмся. До свидания, товарищи. Уверен, всё наладится. Сегодня же! - подчеркнул он, и удалился вместе со своей оравой массажистов.
Председатель:
- Ну что же вы?! Перед товарищем Гаевым?!... Да мы б и сами договорились… Эх…
И бросился догонять ораву.
Девушки с криками окружили меня:
- Тебе мало было в Хащевом?! Ещё надо?!
- Да вы о чём? - не на шутку испугался я.
- О картошке.
- А что, неправда?
- А насчёт воротничков!
- А что, неправда?!
|
