Якутск
Вступить на скользкий путь диссидентства означало множество неудобств – потерю интересной работы, лишение допуска к секретным материалам (дающим статус заниматься интересной работой), лишение жилья или очереди на него и, в конечном счёте, попадание на зону. Не вступить мешал внутренний дискомфорт.
Когда меня выжили из Академ-городка и, через месяц, Новосибирска, мне протянули руку помощи якутские друзья, прислав вызов на работу в геофизическую экспедицию (ЯКГЭ) начальником отряда.
Якутск прекрасен зимой – деревья, пушистые от инея. Белые, слепые от сплошной изморози окна. Заиндевевшие пятна на стенах возле форточек. На улицах – скользящие тени людей в сплошном тумане от выхлопов авто и дыма кочегарок, скрипучий снег под ногами. Люди передвигаются по улицам в быстром спортивном темпе. Шапки, воротники, брови, ресницы – лохматые от инея. Приходя на работу, вместо «Здрасьте!» человек говорит: «Чайник поставили?». Дома перед гостем, прежде всего, ставят чашку горячего чая, а потом уже мечут на стол снедь, выпивку. Город весь исчёркан длиннющими деревянными коробами, в которых прячутся от мороза водные коммуникации. Годовой перепад температур свыше 100 градусов. Зато, летом – вонь от болота, сортиров и помоек, тьма мух и комаров, затянутое от лесных пожаров небо. Жара, духота.
И люди здесь обладают таким же характером – «резко континентальным». Скоры на вражду и дружбу. Не шибко раскрытые, они, тем не менее, для доброго знакомого снимут с книжки всё до последнего рубля. Основная черта характера – чувство собственного достоинства, независимость, которую подпитывает экономический достаток - приличная зарплата. Многие хлебнули фунт лиха – за плечами зона и прочие перипетии. Удивительно, но люди другого склада - хитрюги, жмоты - здесь не задерживаются. Отработав первый срок – три года, они уезжают домой «на материк» и больше не возвращаются. Те же, которые пришлись ко двору, живут здесь если не навсегда, то надолго. Бывает, уезжают и они, но обязательно возвращаются ещё «на срок» - Север затягивает, а на «материке» становится жить пресно, - как-то после переезда в Калинин (Тверь), возвращаясь поздно ночью от друзей, я увидел, как семь-восемь парней убивают одного – подымают и с размаху бросают его на асфальт. Немедленно вмешался, положил двоих, пообещал остальным, что «всех порву», и заставил отнести парня домой (он жил в этом же доме). В Якутске я уже давно бы валялся с ножом в спине, а здесь, трусливые шакалы выполняли все мои приказания, слушали нравоучения и не чаяли, когда я оставлю их в покое.
Только в Якутске могли в новогоднюю ночь 1972-го спереть вывеску с главной конторы КГБ. Это сделал работающий у меня в ИКФИА инженером мой старинный приятель Пашка Башкиров. Просто так. Из лихости. И через весь город перетащить её к себе домой. Ну, где ещё такое было возможно?
Половина горожан – якуты. Имена, фамилии русские, казачьи. При покорении Сибири их крестили, причём, они «выкупали» имена у казаков – за шкуры, за мешки с язычками рябчиков (деликатес!), за коров, оленей, лошадей. Интеллигенция говорит без акцента, однако, проблема с буквой «В» и «Ф» зачастую имеет место. Поэтому, «Собетская блясть» и «Пизика» звучит пикантно. «Доробо!» - значит, «ЗдорОво!». Но часто, по обычаю скотоводов, кочующих в одиночестве по просторам своей прекрасной земли, при встрече они здороваются: «Капсе!», что означает «Говори! (новости)». И, если нет новостей, отвечают: «Эн капсе!» - Ты говори!.
Я остановился на квартире у Гоши Балакшина, с которым познакомился на его защите диссертации у нас в институте (ИГиГ СО АН СССР, Академ-городок). Он живёт в центре Якутска в трёхкомнатной квартире. Семья пять человек – жена Лиля (тоже геофизик) и трое девочек от пяти до десяти лет – Катя, Ирина, Марья. На Лиле, кроме работы, колготня по дому – накормить, починить, одеть, проверить тетрадки, отвести и забрать из садика. Незаметно cправляется.
Гоша, сам якут из рода тойонов (древних правителей этого народа), окончивший МГУ, рассказал мне, что почувствовал впервые себя не русским, якутом, в недельном лыжном студенческом походе, когда они разместились на ночёвку в одной избе, и хозяйка, стелившая им постель, спросила: «А вашему татарину где стелить?»
Он вырос в небольшом якутском посёлке Нюрба, стал геофизиком, через некоторое время защитил диссертацию, успешно работал и, вскоре после моего приезда, стал Главным геофизиком Якутского Геологического Управления. Был душой компании, играл на гитаре, пел наши бродяжьи песни, сам баловался стихами и с детства не понимал двух вещей – предательства и почему французы в войне 1812 года вынуждены были с голоду есть конину. Как это с голоду, если конина – самое вкусное мясо? Ойогос – копчёное рёбрышко жеребёнка, действительно, одно из вкуснейших блюд, с которым я познакомился в Якутии.
Мой фокстерьер Джим, пёс опытный и великий прагматик, мгновенно завязал добрые отношения с Лилей и детьми. Поэтому всегда кормили вначале его, а потом уж нас. Кошки в доме не было, и чувствовал он себя раздольно. А сколько кошек он уже передавил! Невзирая на запреты, подкреплённые трёпками. Например, ему строго-настрого было запрещено трогать кота моего соседа (в А-городке) Вовы Захарова (ныне академика), огромного, пушистого, белого и вальяжного (кота, а не Вовы). И он его безропотно терпел. Терпел даже, когда эта нахальная скотина проходила под самой его мордой, проводя жёстко стоящим вертикально хвостом по носу. Но как-то, выскочив из подъезда на улицу раньше меня, он обнаружил этого самого кота на крыльце. Кот не успел и шагу ступить. Когда я следом спустился по лестнице, кот уже даже не шевелился. А рядом стоял Джим, настороженно глядя на меня и, как бы, говоря: «Дома мне запрещено его трогать, и я его не трогал. Дома. Хотя эту наглую рожу…». Представив горе моих добрых соседей, я взялся за поводок. Пару оплеух от души мой пёс стерпел молча – заслужил, мол. Но на третью откликнулся ворчаньем. Четвёртую попытался перехватить, но клык пришёлся на мой средний палец – фаланга была мгновенно расчленена. Когда он увидел кровь, что с ним было! Свесив до земли морду и обрубок хвоста, он плёлся за мной по лестнице, «чистя шпоры», - задевая носом за задники моей обуви. Дома он забрался под кровать и не вылезал оттуда дня три-четыре. Даже попить. Пока я не вытащил его за шиворот, не прижался к его морде, и не сказал: «Всё! Хватит! Действительно, этот котяра был слишком нахальный». Он тут же облизал мне физиономию, бросился пить, потом – есть, потом опять пить. И отношения были восстановлены.
Через неделю после приезда в Якутск я зашёл в магазин, привязав Джима на улице. Выйдя оттуда увидел такую картину – мой пёс пятится, до отказа натянув поводок, а к нему прямо в морду лезет маленький ярко-рыжий комочек – котёнок, по-видимому, появившийся на свет в соседнем подвале. Сунув котёнка за пазуху, вернулся домой к Гоше. Его девочки сидели за столом, рассматривая картинки. С видом фокусника водрузил перед ними это рыженькое чудо.
- Оксе! – восхищённо вскрикнула Катюшка. «Оксе» - у якутов возглас восторга, удивления. Этот возглас произносит якутская женщина, впервые пустившая к себе в постель русского.
Так и закрепилось в качестве имени это восклицание. И взаимная привязанность между Джимом и Оксей.
В первое же утро начала моей якутской деятельности в комнату, где обитала наша геофизическая партия, возглавляемая Гошей, ввалился бородатый гигант более 2-х метров росту и килограмм за 140 весу, со свеже цветущим фингалом под глазом, и радостно заорал:
- Есть! Есть ещё в Якутске люди с чувством собственного достоинства!
Это был начальник нашей экспедиции Валерий Черных.
Из сбивчиво-восторженного рассказа выяснилось, что накануне ночью он, по пьяне, задрался с портовыми грузчиками, и те смогли постоять за себя. А через пару месяцев, когда наши сотрудники праздновали в ближайшем кафе-столовке чей-то день рождения, туда ввалилось целое землячество корейцев, которым тоже захотелось что-то праздновать. Завязалась драка. Некоторые корейцы достали ножи и кастеты. И пока я разбирался с владельцами ножей по одиночке, Валера схватил стол и, подобно барону Пампе, молодечески размахивая им, выпер всю орду на улицу. Дальше преследовать их он не смог – стол в дверях застрял…
Через две недели с начала моей работы, перед окончанием трудового дня, Гоша сказал мне: «Иди домой один. Я задержусь немного». Далее привожу его рассказ-тост.
- В конце рабочего дня секретарша Валеры позвала: «Зайдите к Валерию Ивановичу». Захожу. Тот сидит, расстелив бороду по столу, и вертит в своих ручищах какой-то машинописный листок. Протянул мне: «На-ко, прочти». Это оказалось письмо академика Трофимука, где сообщалось, что, мол, Вы (имя рек), приняли на работу диссидента и врага народа такого-то, который подписал идеологически диверсионное письмо, якобы в защиту таких же отщепенцев, и на общем собрании нашего института вины не признал и покаяться отказался. Обязан Вас предупредить об опасности, которую представляет сей отщепенец для коллектива, и необходимости принятия мер по его немедленному увольнению. Ну, прочёл я это, поднял глаза на Валеру. Молчу. Молчит и он. Наконец, спрашивает: «Ты знал это?». Знал, говорю. Опять помолчали. «А что он, правда, отказался покаяться?». Правда, говорю. «Он у тебя остановился? Идём!». Ну, по дороге зашли в магазин, купили авоську коньяка, и вот мы здесь, на кухне, и поднимаем этот тост за тебя!
Вспоминается, что за месяц до этого, когда я уже две недели ездил из А-городка в Новосибирск на новую работу в институт Мер и Весов, утром подбежал к моему столу мой новый зав. лабораторией, весь красный, взлохмаченный, не в себе, и сказал, что если я не уволюсь, то будет закрыта вся лаборатория – накануне в воскресенье наш директор был приглашён в гости к академику Трофимуку – директору ИГиГ, где я до этого работал, и заму по идеологии председателя Президиума Сибирского Отделения АН СССР. И наутро в понедельник директор ИМиВ вызвал его (завлаба) к себе и сообщил об этом своём прогнозе на будущее.
Вот такие географические контрасты.
|
